Подъезжая к аэропорту, я еще не знаю о том, какие тревожные вести ждут меня внутри. Спокойно оставляю машину на стоянке, прогулочным шагом добираюсь до входа и улыбаюсь выскочившей наружу запыхавшейся женщине. Наверное, кто-то ждет ее дома так же, как мы всю минувшую неделю ждали Элизабет, как продолжает ждать наш сынишка, которого мне с трудом удалось уговорить остаться дома, лечь спать и встретиться с мамочкой только поутру.
Гомон аэропорта сегодня не вселяет в меня тревогу, не вызывает раздражения. Напротив, я почти рад ему, ведь этот гомон знаменует скорую встречу. Прохожу к табло с расписанием и отыскиваю глазами строчку с заветным рейсом, и почти чувствую, как сползает с моих губ счастливая улыбка. Сердце замирает на мгновение, после чуть подскакивает, но я успокаиваю себя: переживать еще рано. Подумаешь, напротив ее рейса - пустота! Это может ничего не значить или значить сущий пустяк.
Разыскиваю помощь в лице одной из работниц аэропорта, задаю ей уточняющий вопрос и вижу, как девушка отводит взгляд. Похоже, я спрашиваю уже далеко не первый и похоже, что правдивого ответа у нее нет.
Так и выходит, вместо конкретики она льет воду, просит не переживать и присесть, обещает сообщить новости сразу, как те появятся. Перед уходом, она еще указывает на группу людей, собравшихся в дальнем углу зала ожидания, предлагает присоединиться к ним и я спешу это сделать. ”Что здесь творится, черт дери!”
- Моя мать летела этим рейсом и прислала паническое сообщение с прощанием и кучей опечаток. Она никогда не была так беспечна с текстом.
- Мы ждем детей, летали на каникулы к бабушке и дедушке, а теперь самолет, как говорят, пропал с радаров.
- Они просят не беспокоиться и разъезжаться по домам, обещают дать знать сразу, как получат новые сведения. Но кто бы им верил?
- Я и с места не сдвинуть, пока не узнаю, что с моей женой!
Выкрику последнего мужчины я готов вторить. И наверное вторил бы, если бы не воспитание и привычка держать эмоции в узде. Чувствуя, что ноги не держат, опускаюсь на один из стульев, переплетаю пальцы, уперев локти в колени, и смотрю на часы на запястье. Минутная стрелка движется так медленно...
Надежда умирает вместе с первыми лучами солнца, пробившимися из-за горизонта. Если бы рейс просто задерживали, то информация уже давно пришла в аэропорт. Если бы рейс просто задерживали, то Элизабет написала мне об этом или позвонила с успокаивающими словами. Если бы рейс просто задерживали, то он бы, черт дери, давно уже приземлился!
В тысячный раз за минувшую ночь я вжимаю кнопку быстрого набора на клавиатуре телефона - цифра один, ведь она для меня единственная и самая важная. В тысячный раз слышу, что телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Этот механический голос я уже начинаю ненавидеть. На автомате пролистываю две последние полученные смс, будто надеюсь, что что-то не так понял, что их содержание изменилось. Ну почему она полетела именно этим рейсом. Проклятое нетерпение.
Люди, все это время ждавшие вместе со мной, успевшие выпить весь кофе в автомате и уснуть, так и не добившись результата, постепенно просыпаются, хлопают глазами, уточняют охрипшим со сна голосом не было ли вестей.
- Пока нет, - я качаю головой, встретившись взглядом с женатой парой, ждущей своих детей, тоже проведшей всю ночь в бодрствовании.
Мне бы и хотелось порадовать более беспечных, да нечем. Мне бы хотелось и самому быть более беспечным, уснуть и проснуться, чтобы хоть на миг забыть о тягостных мыслях, но я не могу. Пресловутые мысли ходят по кругу, тревожат ноющее сердце, терзают разум предположениями. Неизвестность - худшая кара из возможных. Дома меня ждет четырехлетний сын, надеющийся увидеть свою маму. Что я должен буду сказать ему, когда вернусь? Как я вообще могу вернуться без нее?
Работник аэропорта, не выходивший к нам ни разу со вчерашнего вечера, и уже новый, приближается не спеша, меняется в лице, когда люди окружают его и начинают галдеть без возможности вставить слово. Я тоже поднимаюсь со своего места, делаю два шага вперед на ватных ногах, шарю глазами по чужому лицу в надежде уловить смысл пока не сказанных слов. Но уже само начало речи заставляет меня покачнуться.
- Господа, дамы, пожалуйста, сохраняйте спокойствие. К сожалению, самолет, которого мы все так ждали, потерпел крушение вчерашним вечером. На месте катастрофы ведутся работы, мы сообщим сразу, как только появятся хоть какие-то данные по выжившим.
...
- Пожалуйста, сохраняйте спокойствие!
...
- Вы можете пока отправиться домой. Как только о ваших близких появятся данные, с вами свяжутся.
...
Чужой голос смазывается в моих ушах, гудит, но не все сказанное я понимаю, будто нахожусь на большой высоте или гомон вокруг перебивает, проглатывая смысл. Гомон действительно стоит, как снаружи, так и внутри меня. Картинка перед глазами подергивается мутной рябью и я хватаюсь за спинку ближайшего стула, чтобы обрести хоть какую-то опору, чтобы удержаться на ногах.
Поверить в сказанное немыслимо, невозможно! С Элизабет не могло такого случиться, с нами не могло такого случиться. Она ведь обещала, что скоро будет дома, она говорила, что привезет из Германии чертово белье, которое я должен был оценить, она с такой уверенностью рассуждала о втором ребенке. А теперь я никогда ее не увижу? Как много людей выживает в авиакатастрофах?! Если даже на машине есть риск разбиться насмерть!
- Вам плохо?
Кто-то касается моего локтя, чуть теребит за рукав пиджака и заставляет повернуться, сфокусировать чертово зрение, прислушаться.
- Может быть, присядете? Хотите воды?
Другая работница аэропорта смотрит на меня обеспокоено и у нее такие зеленые глаза, что мне хочется просто невоспитанно отвернуться.
- Нет, благодарю вас.
Единственное, чего я хочу, увидеть мою жену. Еще, может быть, обнять ее, вдохнуть запах ее волос и убедиться, что все в порядке, что ничего непоправимого не произошло.
- Оставьте ваши контактные данные и данные человека, которого вы ждете. Мы свяжемся, как только будет информация.
Моя рука дрожит, когда я вывожу буквы, складывающиеся в родное имя: Элизабет Мидфорд.
А ведь она даже не захотела брать мою фамилию. Я помню свою обиду, когда только узнал об этом; помню свою растерянность.
- Почему? Не нравится, как звучит?
В семьях, подобных нашим, эта традиция всегда оставалась неизменной. Было странно понимать, что даже соединившись в браке, мы не станем одним целым, что некоторые различия все же останутся.
Конечно, моя любимая обстоятельно разъяснила свою позицию. Конечно же, я понял и принял ее доводы, но в душе был ли согласен с ними хоть когда-то?
Элизабет Мидфорд - супруга.
Одна строчка. Три слова. Теперь они вмещали в себя всю нашу жизнь.
Я не рискую садиться за руль, вместо этого вызываю себе такси, оплатив стоянку машины на несколько дней вперед. Тяжело откидываю голову на спинку пассажирского сидения, жмурюсь до красных пятен перед глазами.
- Тяжелый перелет? - интересуется водитель, поглядывая на меня в зеркало заднего вида.
- Если бы...
Вопрос: "что сказать сыну?" становится ребром, стоит мне переступить порог дома. Маленький мальчик сбегает по ступеням вниз, кидается к моим ногам, обнимает колени, а после поднимает глаза.
- Почему ты один, папа? Где мамочка?
Эти глаза, смесь моих и ее, причиняют мне боль, но я упрямо не отвожу взора. Поднимаю ребенка на руки, прохожу в гостиную и усаживаюсь в глубокое кресло, прижимаю его покрепче к себе.
Как можно озвучить такие вещи?
- Мамин самолет задерживается. Нам с тобой придется подождать.
Ребёнку не обязательно знать обо всех ужасах, которые могут случиться с человеком на борту самолета. Ребенку не обязательно понимать, что его любимый человек может не вернуться вовсе. Он еще слишком мал... Надеюсь, что мне не придется говорить ему куда более жестоких вещей...
- Сколько надо ждать?
Требовательный голосок вновь озвучивает вопрос, но на этот раз мне даже нечего солгать.
- Пока не знаю... Но ты все равно идешь в садик, мамино отсутствие - не оправдание для пропуска.
Старая нянька, сидевшая еще с моей любимой в ее детстве, кажется, все понимает по моему лицу. И молчит.
Сведений приходится ждать почти неделю. Я забрасываю дела, забываю про встречи и дергаюсь от каждого телефонного звонка. Все, чего я хочу — это прижать к груди своего сына, чтобы хоть он утолил мою душевную боль. Я понимаю: чем больше проходит времени, тем менее утешительным будет итог. И действительно, когда заветный звонок все же раздается, а уставший мужской голос информирует:
- Поиски окончены, но вашу жену отыскать не удалось.
Моя жизнь делится на "до" и "после". Во второй раз.
В периоде "до" остается безграничное счастье и любовь, тихие поцелуи ранним утром, безмятежный смех, обещание завести второго ребенка, мечты о поступлении Винсента в школу и о первых отметках, конечно, отличных.
"После" я сталкиваюсь с необходимостью забрать немногие найденные вещи, среди которых ободранный чемодан с вещами и обручальное кольцо. Я объясняю произошедшее родителям Элизабет, старым друзьям моего отца, и впервые на своей памяти вижу слезы несгибаемой Френсис. Я отбиваюсь от фраз "погибла" и "следует организовать похороны", отчаянно надеясь неизвестно на что, ведь "отыскать не удалось" еще не означает "умерла". Может быть, она есть где-то там, может быть, надо еще немного подождать... Я готов ждать вечность.
С Винсентом приходится серьезно поговорить. Винсенту приходится объяснить то, что может понять не каждый взрослый, но зато я нахожу родственную душу в этом маленьком человечке, нахожу того, кто тоже готов ждать и верить, не смотря ни на что.
До чего же я жалок. Цепляюсь за иллюзии, внушаю их сыну, отказываюсь принять неизбежное. Брат моей [не!]погибшей жены кидает эти обвинения мне в лицо, прежде чем хлопнуть дверью. Мать моей Элизабет, которая не верит в ее возвращение, устанавливает памятную плиту в семейном склепе.
— По крайней мере, она не вошла в твой род и может быть достойно похоронена.
Отец женщины, которую я отказываюсь признавать мертвой, лишь хлопает меня по плечу и в его взгляде я вижу больше всего понимания, больше всего сочувствия.
— Я бы тоже не смог жить без Френ.
Идея сменить наш дом, откуда исчезли все лучики солнца и счастливые голоса, на квартиру в центре города, кажется отличной. Я договариваюсь о покупке через посредника и пакую вещи достаточно быстро, ведь самого главного с собой увезти не получится, самое главное стало теперь недосягаемым. Из материального: семейный портрет, висевший прежде в гостиной, одежда и игрушки, музыкальная шкатулка и дорогие часы, ставшие последними подарками.
— Я хочу собаку, — говорит однажды сын поздно ночью, когда я целую его в лоб, прежде чем уйти. — Мама говорила, что мы подумаем об этом, когда мне исполнится пять.
Прикусываю изнутри щеку, чтобы не закричать. Даже спустя год, упоминания о ней все еще причиняют боль, еще больше боли, чем поначалу.
— Раз мама говорила, то мы подумаем, — выдавливаю улыбку, которую он все равно не видит.
Холодная и одинокая постель совсем не манит меня. Я предпочитаю допоздна засиживаться в кабинете и проваливаться в сон там же. Это нездорово, это опасно, это влияет на мое состояние, а я должен заботиться о Винсенте — проговариваю, как мантру, каждое утро, пока смотрю на себя в зеркало в ванной. Все знаю, только сделать куда сложнее, чем подумать, ведь стоит лечь и закрыть глаза, как мне начинает казаться, что еще немного и я услышу ее голос, почувствую ее прикосновение к своему плечу. Когда-то Элизабет помогла мне пережить потерю родителей, а кто теперь поможет мне пережить потерю ее самой? Это вообще возможно?
— Я не хочу больше заниматься музыкой. Все равно никому нет до этого дела, — Винс забирается ко мне на колени, прижимается щекой к плечу и я глажу его по голове.
— Мне есть дело. И маме есть дело. Она любила слушать, как ты играешь. Нельзя бросать.
Я и не замечаю, когда фразы "она любит", "она придет" обретают законченность, когда все ее действия и слова остаются в прошлом. Но я просто не способен теперь выговорить иначе. Это и есть пресловутое смирение? Однажды, я смогу пойти дальше? Сердце сжимается и протестует, сердце говорит: "нет, не сможешь", ведь ей все еще есть дело, она все еще не умерла для меня.
Приходится сменить несколько детских садов, прежде чем нахожу тот, где меня удовлетворяют все условия. Первые несколько визитов я приглядываюсь к воспитательнице, выводящей детей вечером и встречающей их утром; предварительно обстоятельно мучаю администратора и директора вопросами и подозрениями; в конце концов успокаиваюсь, когда ребенок начинает расцветать на глазах, когда вновь по собственной воле тянется к инструменту, стоящему в гостиной, когда по дому начинают плыть мелодии из детских мультфильмов. Что может быть показателем лучшим, чем радость, плещущаяся на дне родных глаз?
Смена детского сада становится для нас глотком свежего воздуха, но я никак не ожидаю, что вместе с тем обнаружу в этих стенах кое-что потерянное, пусть делаю это не сам. Винс приносит новость, которую никак нельзя было ожидать, Винс выглядит озадаченным, вновь печальным:
— Учительница музыки в садике очень похожа на маму. Но совсем меня не помнит.
Когда же я предлагаю разобраться в вопросе, то соглашается с готовностью. И как-то так получается, что у нас снова на горизонте появляется встреча, которую стоит ждать.
— Здравствуйте. Меня зовут Сиэль Фантомхайв, я — отец этого маленького непоседы. Извините, что потревожил.
Мальчишка влетает в меня с громким криком "папа" и я машинально кладу ладонь ему на макушку, взъерошиваю волосы. Машинально, потому что напротив замирает женщина, которую и не чаял уже увидеть. Моя Элизабет.
[icon]https://i.imgur.com/1D1n23P.gif[/icon][heroinfo]<DIV style="FONT-SIZE: 14px; LINE-HEIGHT: 14px; FONT-FAMILY: Calibri, Arial, sans-serif; padding: 3px;"><b> сиэль фантомхайв, 24-26 <sup>y.o.</b></sup> </DIV><div style="padding-right: 0px; font-family: tahoma; font-size: 10px; text-align: justify; line-height: 100%;">I tell myself there's nothing left to lose,
I don't know why I'm hiding from the truth,
I face myself and all I see is you,
Is you.</div>[/heroinfo][status]but God knows I try[/status][nick]Ciel Phantomhive[/nick]