Иногда я подсчитываю свои затраты на исследования и операцию для Лиззи, а потом прикидываю в голове безусловные плюсы, которые от этого получил. Выходит, что ее жизнь обошлась мне дорого, очень дорого, но уж точно не слишком дорого. Потому что «слишком» в вопросе любви не существует. Повторил бы я этот путь снова, будь у меня возможность все переиграть? Тысячу раз бы повторил. Сейчас, когда мы каждый день проводим вместе, смеясь над пустяками и целуясь, мне уже невыносима мысль о возвращении в те одинокие серые будни, которые я проводил прежде. Может поэтому не воспринимаю всерьез слова благодарности от своей любимой или уточнение, что фамильный перстень Фантомхайвов никогда и не должен был ей принадлежать? Это все пустое.
— Разумеется, я спас тебя. Ты же моя жена, — усмехаюсь, касаясь кончиками пальцев ее лба. — Я тебя добивался слишком долго, чтобы вот так легко распрощаться.
Не знаю уж, проглядывает в этой фразе весь мой былой ужас и все нынешнее облегчение или нет. Не хотелось бы, но на самом деле я не могу думать об этом всерьез теперь, когда опасность отступила.
— К тому же, Эдвард принял очень деятельное участие во всем этом, хоть и не подавал вида.
Что меня интересует куда больше, так это сон, вызвавший столь яркую реакцию, и последующие попытки Лиззи объясниться напрягают лишь больше. Она написала для меня прощальное письмо? Неужели совсем не питала никаких весомых надежд...
— Я хочу увидеть, что ты написала, — произношу серьезно, сжимая пальцами одной руки другую свою ладонь.
В памяти воскресает изборожденное морщинами лицо старика, должно быть, мое собственное лицо. Получил ли он это письмо тогда? Жалел ли о чем-то, чего не успел сделать для ушедшей? Если, конечно, в этом странном воображаемом мире они хоть когда-то были женаты.
— Вообще-то я даже чуточку обижен... Может, той красивой женщиной рядом со мной была ты сама? Кто знает. Насколько хорошо ты ее разглядела?
Я придвигаюсь к самому лицу своей любимой. Это глупые и бессмысленные вопросы, но с их помощью мне хочется стряхнуть тяжесть и отчаяние, по-прежнему нависающие над нами.
Жаль, что жизнь в принципе не может быть яркой и безоблачной. Если не болезнь, то корона точно вмешиваются в нее, диктуя свои условия. Пусть Элизабет не выглядит слишком удрученной из-за прочитанного, но я-то знаю, что она просто старается держать лицо. Как и всегда...
— Я приглашу к тебе Паулу, чтобы она составила компанию, — обещаю, перебирая чужие пальцы, а затем жестом фокусника надеваю на один из них фамильный перстень с синим камнем. — И вот эта вещица, надеюсь, тоже придаст тебе бодрости духа.
Усмехаюсь, ловя переливы света внутри драгоценности. Я долго оттягивал этот момент, долго раздумывал над тем, стоит ли вообще возвращать безделушку или лучше спрятать ее где-то подальше, в сейфе... но вот не зря захватил с собой сегодня.
— Оно притягивает к себе Фантомхайвов, так что я уж точно теперь вернусь, что бы там меня не ждало. Не волнуйся, — выдавливаю улыбку, а затем разворачиваю ладонь Лиззи запястьем вверх и прижимаюсь к нему губами.
Кажется, что этой привычке уже много-много лет, хотя на деле едва ли прошел хоть один.
Прощаться тяжело. Уезжать, зная, что меня ждут, приятно. Не думать об оставленном даже в моменты, когда жизни угрожает опасность, невозможно. Кажется, все это должно помочь возвратиться обратно?
Мой путь лежит в Оксфорд, в один из его борделей, откуда все больше мужчин выходит, лишившись не только денег, но и выдав секреты, о которых стоило молчать. Слухи ползут, начинают поговаривать, что там промышляет гениальная воровка, а еще, что она ко всему прочему ведьма.
— У нее зеленые глаза и рыжие волосы. Ну точно как средневековая ведьма! — говорит мне начальник местного Скотланд Ярда, заплывший жиром и давно уже непомнящий с какой стороны у его пистолета рукоятка, а с кукой дуло.
У меня едва получается сдержать пренебрежительное фырканье. Если бы каждое заявление о ведьме действительно приводило к таковой, меня бы уже не было на этом свете...
Я притворяюсь богатеньким и не слишком-то умным наследником виконта и переступаю порог заведения, молясь, чтобы Лиззи никогда об этом не узнала. Отсутствие обручального кольца, предусмотрительно оставленного на тумбочке в номере гостиницы, должно быть мне на руку.
Среди моих планов нет измены, и потому я не избираю ни одну из девиц, что немедленно начинают виться вокруг, зато пристраиваюсь поудобнее в кресле, сажаю на колени одну, позволяю массировать плечи другой и медленно потягиваю бренди из принесенного стакана. Где там эта ведьма?
Все происходит куда быстрее, чем можно было ожидать и совершенно не так, как планировалось. Я-то хотел перехватить ее и спокойно поговорить, а вот другие посетители не были столь миролюбивы. Кто-то заявился в бордель с оружием и всего через пару часов после моего прихода начинается стрельба и поднимается крик.
Девушки, бывшие рядом со мной, немедленно разбегаются в разные стороны, ища укрытия. Кто-то пытается покинуть здание, кто-то прячется под мебелью и за мебелью, явно рассчитывая, что останется незамеченным. Я сам поднимаюсь на ноги, чтобы взбежать вверх по лестнице прямо навстречу опасности. Одна дверь, вторая, третья... Вокруг люди, еще недавно бывшие живыми, и море крови, а вот преступников уже не видать. Быстро они управились.
Я не успеваю к «ведьме», пока она еще жива. Мне остается только закрыть ее глаза, слепо глядящие в потолок, и осмотреть окружающее пространство в поисках улик.
На обратном пути кто-то хватает меня за низ штанины, легонько тянет. Можно было бы и не заметить, не будь я так насторожен. Хорошо, что у меня нет привычки открывать огонь по любому поводу.
У моих ног девушка, совсем молоденькая, со светлыми волосами и голубыми глазами. Из уголка ее губ стекает струйка крови, а несколько ран в груди намекает: жить ей осталось недолго.
— Мой ребенок, — шепчет она едва слышно. — Спасите моего ребенка. Прошу...
Она указывает на дверь за своей спиной, изрешеченную пулями, и я не питаю особых надежд, когда вхожу туда. Окно прямо напротив входа разбито и осыпалось осколками частично на пол, а частично на улицу. Стены покоцаны пулями. В остальном, на удивление, все довольно прилично. То ли сюда не добрались, то ли удовольствовались тем, что причинили вред обитательнице, когда она вышла наружу.
Я прохожу внутрь комнаты, бегло осматривая помещение, и сразу же направляюсь к колыбели, стоящей чуть правее кровати. Насколько мал этот ребенок и отчего он молчит, если вокруг такой шум?
Первое, что бросается в глаза: мелкие осколки стекла, усыпавшие все одеяло, и один весьма большой кусок, лежащий прямо поверх. Затем только я замечаю самого малыша, глядящего на меня неотрывно, а еще царапины на его руках и лице. Он молчит, будто понимает, что лишнего внимания лучше не привлекать, хотя и кажется слишком маленьким для этого. Я тоже молчу, слишком растерянный, чтобы издать хотя бы звук. Что с ним делать?
Ребенок поворачивается и осколок стекла, прежде мирно лежавший на одеяле, сдвигается в сторону, разрезает нежную кожу на запястье. Тогда-то я и прихожу в движение: какое бы решение не пришло мне в голове позже, прямо сейчас важно избавиться от сиюминутных угроз.
— Ты пойдешь со мной, — делюсь с ним очевидным, сдвигая режущую кромку в сторону, чтобы освободить маленькое туловище от его тяжести.
По пальцам чиркает, выступает кровь, но я все равно неуклюже подхватываю малыша под голову и спину двумя руками. Осколки сыплются с легкого костюмчика вниз, на спальное место, сам он тихонько хнычет. Из-за боли или из-за того, что его держит не слишком-то ловкий незнакомец?
Разобраться с наводнившими здание полицейскими не составляет труда, ведь их как будто радует, что дело завершилось настолько быстро и настолько же легко.
Куда сложнее оказывается путь в Лондон, куда я отправляюсь сразу, как только сдаю номер в гостинице и забираю свои немногочисленные вещи. Не прошло и суток, а мне уже вновь предстоит трястись в карете. Утешает только то, что ребенок оказывается спокойным и легко отвлекается, то крутя обручальное кольцо у меня на пальце, то играя с лентой, повязанной на воротнике рубашки.
Девать его некуда: так быстро найти приемную семью или отправить в приют невозможно; так что ранним утром около пяти утра моя карета останавливается около дома Зиглинде. Во-первых, здесь моя жена, а значит и временное место обитания, а во-вторых, врач.
К слову, врач выглядит недовольным, когда ее будят и требуют осмотреть царапины.
— Ты издеваешься? В том захолустье, где ты его раздобыл, не было медсестры? Все уже давно засохло.
Я пожимаю плечами. Какой смысл объяснять, что я волновался за осколки стекла, которые могли остаться в ранах и которые необразованная медсестра пропустила бы? Подругу это все равно ни капли не успокоит.
То ли из-за ее ворчания, то ли из-за того, что в ранах начинают копаться, ребенок принимается кричать. При том не тихонько, как делал прежде, а во всю мощь своих легких.
— Сейчас перебудит весь дом и твою драгоценную Элизабет в том числе, — ворчат на меня. — Заткни ему рот.
Я срываю с шеи ленту, давно уже распущенную и потерявшую презентабельный вид, но та больше не увлекает. А чем еще можно занять такое крошечное существо?
Когда дверь в кабинет распахивается, я вздрагиваю будто вор, пойманный на месте преступления.